По мнению многочисленных критиков протестного движения в Беларуси, никто из протестующих не делает это правильно. Многие социальные группы, разочарованные тем, что протест не привел к моментальному падению режима, обвиняют в этом друг друга. Особенно часто критика, как с левого, так и с правого фланга, направлена на расплывчатую группу так называемых «либеральных протестующих», также иногда обозначаемых как «креативный класс», «интеллигенция» и «неолиберальный истеблишмент». То, что работники и работницы НКО используют критикуемые элементы протестной практики – регулярную рефлексию по поводу протеста, привнесение в него элементов творчества и празднования, а также активное освещение своего протеста в Instagram или Facebook – заставляет меня думать, что к числу «либеральных протестующих» относят также их.

В беларусском сегменте Facebook (а также среди беларусов, живущих за границей) «креативный класс» называют «следующим врагом после режима» и обвиняют в узурпации репрезентативного пространства протеста; его же обвиняют в дискурсивной маргинализации форм протеста, не принятых «либеральными протестующими» (например, уличных столкновений). Я дважды встречал мнение, что люди, которые призывают других идти на протесты с воздушными шарами и цветами в руках, лично несут ответственность за человеческие жертвы протеста.

Существует и еще одно направление критики в Facebook: в адрес тех, кто пытался баллотироваться в президенты и якобы являлся политиком то слишком пророссийским, то слишком неолиберальным, то сразу и тем, и другим. Международные левые также не проявляют особой симпатии к беларусским протестам. Славой Жижек заявил без каких-либо эмпирических оснований, что «цель протестов в таких городах, как Минск, – привести страну в соответствие с западными либерально-капиталистическими ценностями»¹. Другие левые аналитики по состоянию на 17 августа 2020 года были обеспокоены риском того, что рабочим будут «внушать» «либеральную и националистическую повестку» «широкого либерального протеста»². В большинстве этих критических замечаний насилие со стороны милиции упускается или упоминается вскользь. Это при том, что масштабы насилия, совершенного милицией в Беларуси в первые дни после выборов 9-13 августа 2020 года, «похоже, не имеют аналогов в политической истории Европы в послевоенный период»³. Подробности и цифры нарушений прав человека в первые дни после выборов можно найти в отчете Правозащитного центра «Весна»; лишь напомню, что в первые трое суток после сорванных выборов задержаниям подверглись более 7000 человек.

С 9 августа беларусский режим четко продемонстрировал черты организованной преступной группировки (похищение и грабеж людей, нанесение ущерба собственности), фашизма (обсуждение закона, позволяющего лишить гражданства получивших его не по рождению граждан; массовые пытки и садистское унижение несогласных, с особой жестокостью в отношении беларусскоязычных людей) и рабовладельческого строя (принуждение рабочих оставаться и работать на своих рабочих местах). Вероятно, у протеста нет экономической повестки потому, что людям трудно говорить о налогообложении, приватизации и даже геополитике в стране, где уже несколько месяцев систематически игнорируются понятия личной безопасности, собственности, закона и гражданства: ОМОН приходит в школы, заставляет заводских рабочих идти в смену, хватает прохожих, идущих домой из супермаркета. Поэтому большинство людей в Беларуси протестуют прежде всего против преследования со стороны милиции.

НКО в Беларуси: работа как форма протеста

26 октября 2020 года Светлана Тихановская объявила начало национальной забастовки в Беларуси. Профессиональные сообщества, к которым я принадлежу – университетские преподаватель_ницы, работни_цы НКО, художни_цы, гражданские активист_ки – практически единодушно поддержали этот шаг и активно распространяли информацию. Буквально все кафе и бары, которые мы регулярно посещаем, были закрыты в тот понедельник, так же как и другие места, в которых мы обычно потребляем услуги и товары. Минская урбанистическая платформа – НКО, частью которой я являюсь – была озадачена вопросом о том, стоит ли нам продолжить работать или объявить забастовку. Продолжаем ли мы работать, если наши расходы не финансируются беларусским государством? Продолжаем ли мы работать, если труд НКО в Беларуси по факту является постоянным протестом? Станем ли мы переезжать из Беларуси в более безопасное место для того, чтобы выполнять нашу работу лучше? И каким образом нам ответить на критику любых решений, которые мы примем в этой ситуации? Эти практические вопросы заставили меня анализировать положение работни_ц НКО в условиях непрекращающегося беларусского протеста.

Безусловно, в Беларуси нельзя четко дать определение работни_цы НКО или третьего сектора – это облако разнообразных должностей, положений и даже идентичностей. Тем не менее, исходя из задач этого текста, я попробую обозначить тех, кто таковыми точно не является. Прежде всего, я не имею в виду работников ГОНГО, которые пытаются заменить или имитировать гражданское общество в Беларуси⁴. Не считаю и тех, кого Алена Минченя назвала «профессиональными протестующими»⁵ – членов оппозиционных политических организаций. Остальные – это в основном люди, работающие в центрах, платформах, ассоциациях и союзах по правам человека (в частности по правам уязвимых групп), неформальному образованию, социальной инклюзии, защите окружающей среды, устойчивой мобильности и тому подобных.

Поскольку сейчас эти люди в Беларуси особенно уязвимы, ниже я не буду упоминать их имен. К примеру, даже в случае страницы на Facebook, посвященной помощи беларусам из-за границы, нельзя быть до конца уверенным, кого туда можно пригласить без риска их подставить.

Зная о критике НГОизации, и в частности того, как НГО становится «благопристойным, приемлемым, оплачиваемым местом работы с 9 до 5», я бы возразил, что в Беларуси в последние годы происходит трансформация в противоположном направлении. Что значит работать в НКО в Беларуси? Во-первых, это означает отсутствие финансирования со стороны государства и постоянное усложнение бюрократизированной процедуры получения помощи из-за рубежа. Очевидно, что без рабочих контрактов работники и работницы беларусских НКО – это в основном люди, живущие от одного проекта к другому, без каких-либо отчислений в пенсионный фонд и гарантий дохода на следующий календарный год (редкий проект предусматривает финансовую поддержку более 12 месяцев), а также в постоянном страхе тюремного заключения. Работни_цы НКО в Беларуси реже заводят детей – субъективное наблюдение, которое я не могу комментировать в этом тексте, – хотя обычно у них есть родители, которые часто нуждаются в уходе. Общая непредсказуемость жизненных сценариев и отсутствие гарантий трудоустройства делает для них неактуальным покупку машин в кредит или недвижимости по ипотеке (при этом я признаю, что кредиты и ипотека делают заводских рабочих более уязвимыми и беспомощными перед увольнениями, и беларусские заводские рабочие не исключение). Сотрудни_ц НКО в Беларуси часто трудно отличить от волонтеров (и у них нет профсоюзов); «зато» без рабочего контракта уволить вас тоже нельзя.

К этим условиям можно добавить низкий престиж НКО в беларусском обществе. В Беларуси работни_ц НКО часто называют «грантососами» – и они действительно зависят от иностранных грантов (на регистрацию которых уходит много нервов, документов и месяцев), потому что беларусское государство не заботится о расходах на образование и науку, а также культуру, экологию, искусство и многое другое, что требует долгосрочных вложений и не приносит непосредственной прибыли. НКО-шни_цы действительно чаще среднего имеют шенгенские визы или вид на жительство стран ЕС, но лишь потому, что их деятельность требует постоянного повышения квалификации и обмена опытом с коллегами за рубежом. Вынужденно работая в сильно бюрократизированной, коррумпированной и агрессивной среде, эти люди подвержены выгоранию, так что выезд из страны на неделю или две может быть более быстрым и дешевым способом защитить психическое здоровье, чем посещение терапевта. Сотрудни_цы НКО часто эмигрируют из Беларуси: но даже не потому, что вряд ли могут рассчитывать здесь на карьеру или полноценную самореализацию. В большинстве случаев они покидают страну потому, что не могут рассчитывать на безопасность на ее территории.

Что делать в Беларуси в 2020 году?

В марте 2020 года многие офисы НКО приняли сознательное решение закрыться на карантин, а после остались закрытыми из-за страха, что силовики из ГУБОПиК могут вторгнуться к ним с незаконным обыском. С мая по август 2020 года десятки моих коллег из НКО были вовлечены в предвыборные кампании как сборщики подписей за альтернативных кандидатов; большинство распространяли информацию о кандидатах, и некоторые также решили стать независимыми наблюдателями на выборах.

Вследствие пандемии коронавируса и беспрецедентной политической мобилизации беларусского общества, многие работники и работницы НПО не только были в Беларуси в месяцы до и после выборов, но также принимали активное участие в протестах. В первые дни после выборов организации составили и подписали открытое письмо против милицейского насилия. Они делали постеры в поддержку бастующих и отправляли донаты в фонды солидарности. Большинство участвовало в протестах, особенно воскресных – и это тот минимум, который ожидался от них. Если кто-то не выходит на улицы, он или она часто пытаются найти этому веские оправдания. Сообщество пытается привлечь внимание к тому, что каждый и каждая имеет ряд привилегий и уязвимостей, влияющих на их возможности участвовать в уличных протестах. Несмотря на рациональность такого подхода, пропуск маршей протеста – частый повод для разочарования и самоосуждения. Между тем, за последние три месяца десятки моих друзей и подруг из беларусских НКО были задержаны. Коллега, который проводил городское исследование по теме улучшения государственных услуг, находится под уголовным судом с июля. Его бросили в тюрьму только за то, что другие митингующие не выдали его ОМОНу во время одной из мирных демонстраций.

Все это не означает, что беларусские НКО прекратили реализацию запланированных проектов в 2020 году. «Хорошо, протесты на какое-то время станут нашей новой нормой, но кто будет делать мою работу? Кто будет развивать наше дело в Беларуси?» – говорит мой коллега, который работает над социальной инклюзией и доступностью. В Беларуси никто не ожидает, что какой-либо государственный орган займется этим. Таким образом, 2020 год заставил многие НКО разрываться между реализацией проектов (которые им часто приходится перепланировать с учетом COVID-19) и участием в протестном движении.

Как и все остальные, выходя на улицы и – невероятно часто – попадая в тюрьму, сотрудники НКО заявляют о своем праве на физическую безопасность и правосудие. Многие из них открыто говорят, что повестка протестов должна включать экономические требования и разговоры о неравенстве и прекарности. Но сегодня разрыв между человеком с клавиатурой и человеком с перфоратором в Беларуси намного меньше, чем между силовиками в балаклавах и всеми остальными. Это наиболее значимое неравенство, которое ставит всех нас в зависимость от непредвиденных обстоятельств на неопределенное время – что в значительной степени игнорируется аналитиками разных политических ориентаций.

Могу ли я все это бросить?

В дискуссиях беларусских НКО-шни_ц между теми, кто покинул Беларусь и теми, кто остался, обеими сторонами проводится незримая символическая линия. Те, кто остались в Беларуси, отвечают на критику, используя самый радикальный аргумент этих дней, против которого сложно возразить – физическое присутствие здесь.

Те, кто по разным причинам принимают решение покинуть страну, очевидно чувствуют необходимость обосновать свое решение. Некоторые беларусы переехали непосредственно после того, как их избил ОМОН или после административного задержания за протест с цветами и плакатами, и/или после того, как милиция пришла к ним домой или в офисы, и/или после систематических избиений или приглашений «на беседу» в местный отдел милиции – приглашений, сделанных по телефону со скрытого номера, потому что в Беларуси милиция даже не заботится о том, чтобы официально приглашать в суд.

В каком-то смысле, граждане Беларуси – это привилегированные беглецы: они практически всегда белые и им не нужно пересекать море, чтобы въехать в другую страну. Тем не менее, из-за пандемии границы остаются закрытыми. На 30 октября из Беларуси можно было пересечь границы с Латвией, Литвой и Польшей только при наличии визы типа D или вида на жительство в одной из этих стран. Вполне возможно, что в некоторых случаях невозможно будет и вернуться в Беларусь, потому что государство решит, что больше не впускает своих граждан⁶. Тем не менее, Россия принимает тех беларусских граждан, у которых запланировано медицинское лечение или встреча с близкими родственниками. На конец октября Украина остается одной из немногих стран, куда беларусские граждане могут въехать без визы, хотя и эта возможность может быть потеряна в любой момент из-за введения новых противокоронавирусных мер. Беларус_ки с ужасом вспоминают тот момент, когда слова Лукашенко были неверно интерпретированы как обещание закрыть границу с Литвой и Польшей: для многих невозможность покинуть страну – это последний шаг на пути к тоталитаризму.

После недель неуверенности по поводу этичности своего решения и несмотря на опасности коронавируса, многие в конце концов садятся в автобус или самолет.

И тут я начала думать: Может, я провела недостаточно времени в тюрьме? У меня было всего лишь 15 суток, хотя у некоторых – 30, а еще кто-то остается там на месяцы. Разве я трус, чтобы сбегать после этого? Могу ли я позволить себе покинуть Минск сейчас? Заслужила ли я это право быть вне Беларуси? – монолог такого рода можно слышать в Киеве, Варшаве, Вильнюсе, и других городах, куда беларусские работни_цы НПО и активист_ки уезжают в 2020. Несколько я слышал сам, и еще несколько были пересказаны «друзьями друзей».

Самый неприятный вопрос, который можно услышать после отъезда из Беларуси в более безопасное место, это «ты сейчас в Минске?». Сергей Чалый, беларусский экономист, заметил, что он был «несколько раздражен большим числом тех, кто наводнил Вильнюс, Киев, Варшаву». Покидать Минск теперь более стыдно, чем когда либо, и никто не публикует в Instagram истории из Киева.

Помимо всего прочего, не понятно, как разговаривать с друзьями в Минске. Нужно ли их убеждать позаботиться о себе и покинуть страну? Или лучше подбодрить их и поблагодарить за то, что они делают?

Множество беларусо_к, вынужденных уехать, нашли эмоциональную поддержку в принципе «мы работаем – вы бастуете». Коллега делится в Instagram мыслями о том, что после семи недель вне Беларуси «единственное, что помогает не сойти с ума – это работа». Среди уехавших ежедневно слышны разговоры об антидепрессантах и посещениях психотерапевта, однако мои коллеги чаще выбирают жертвовать деньги на кампании по коллективному сбору средств.

Некоторые возвращаются в Беларусь прямо сейчас, в последние дни октября: один коллега с картой поляка, другой коллега без карты поляка, еще один коллега, покидавший Минск «только чтобы отдохнуть на выходных», и многие другие. Беларусы также могут быть задержаны на въезде в страну, как это случилось с политическим заключенным Игорем Олиневичем 30 октября. Как бы то ни было, как заметил недавно мой друг, «в какой-то момент страх перед беларусской тюрьмой становится настолько сильным, что единственный способ преодолеть этот страх – это быть в этой тюрьме».

Таким образом, одномерные системы координат, включая лево-правый политический спектр, не могут описать политический состав беларусского протеста. Новая Беларусь строится с нескольких эпистемологических точек зрения (standpoints): теми, кто внимательно наблюдает, и теми, кто участвует; теми, кто заботится, и теми, кто проявляет мужество. Множественность этих точек зрения эвристична и порождает ситуационное знание в феминистской традиции Донны Харауэй: мы можем лучше понять, что такое быть в Беларуси, поделившись непосредственными наблюдениями с теми, кого в ней сейчас нет. В Беларуси способность смотреть с разных точек зрения имеет решающее значение для понимания диспропорций власти и силы, которые вызывают насилие и травмируют общество. В конце концов, перестройка Беларуси происходит без определенного метода, как проявление эпистемологического анархизма Фейерабенда, где «допустимо все». Ни одна протестная стратегия не может претендовать на роль ключевой; и, что важно, ни одна группа не может взять на себя бремя ответственности за успех. В наши дни кажд_ая протестующ_ая в Беларуси является кем-то вроде НКО-шни_цы, участни_цы труда (работы, а не войны) ради перемен, первопроходца в различных способах «быть тут» и «бороться достаточно хорошо».

Ноябрь 2020

Обложка на главной странице: Iłla Jeraševič