На фотографии, сделанной Евгением Отцецким в 2020 году, – акция солидарности жителей легендарной «Площади Перемен». На фоне неоднократно уничтожавшегося и вновь восстанавливаемого мурала с «диджеями перемен» они позируют в масках с портретом арбориста Степана Латыпова, арестованного, а позже осужденного на 8,5 лет колонии усиленного режима за просьбу показать документы, обращенную к незнакомцам в гражданском, которые прибыли в минский дворик в очередной раз закрашивать народный мурал. Идея акции в поддержку соседа проста: массовые задержания во время уличных протестов 2020 года в Беларуси действительно носили спонтанный характер, и на месте того, кто получал сроки от 15 дней до нескольких лет, мог оказаться любой человек с активной гражданской позицией. И лозунг «Я/Мы Степан Латыпов» четко это выражает.

Однако сейчас, спустя больше года после самого масштабного протестного движения в новейшей истории Беларуси, на фотографию дворовой акции смотришь по-другому. После развернувшейся волны репрессий и признания более 995 человек политическими заключенными беларусы вынуждены искать более осторожные и публично невидимые формы выражения несогласия – и теперь центральным символом этого снимка видится закрытое лицо, акцентирующее анонимность. В 2021-2022 годах беларусов снова вынуждают прибегать к партизанским стратегиям и возвращению во «внесистемность», которую когда-то художник Артур Клинов определил в своем программном тексте как один из атрибутов беларусскости.

В протестном движении 2020 года, развернувшемся как очень открытая, нарочито публичная бесстрашная уличная кампания с участниками и участницами, «вооруженными» лишь плакатами, флагами и инсталляциями, необходимость партизанства возникла лишь осенью, примерно через месяц после первых митингов. Проявилась она как следствие арестов активистов и использование на суде их фотографий как доказательств нарушения ч.1 ст. 23.34 Кодекса Республики Беларусь (нарушение порядка организации или проведения массовых мероприятий), что заставило протестующих задуматься о большей анонимности при участии в шествиях. Постепенно карнавальный и праздничный внешний вид горожан стал дополняться полностью или частично закрытыми лицами, о чем свидетельствует сравнение уличных репортажей, например, начала сентября и середины октября 2020 (1), (2). Изменились и настройки приватности постов с селфи и групповыми портретами в социальных сетях: многие были переведены в режим «для друзей».  

С ростом задержаний и более масштабной активизацией машины репрессий, начали меняться и формы выражения несогласия, сместив географию протестов с широких проспектов и площадей во дворы, где жители соседних домов, договариваясь через чаты и локальные онлайн группы, собирались для общения и совместных мероприятий: от простых чаепитий до концертов и мастер-классов. По сути, наверное, даже не так важно было, чем именно занимались недавно объединившиеся для общей цели люди – суть встреч заключалась в самоорганизации, выражении поддержки и солидарности. Однако скоро и эти, казалось бы, более безопасные формы протестов оказались рискованными: 15 ноября в ходе массивного рейда, власти жестко разогнали и задержали около 450 человек, собравшихся в районе «Площади Перемен». Стало окончательно ясно – при полном попрании властями закона о свободе собраний, любое действие, совершаемое в публичном пространстве, может быть расценено как повод для ареста и потенциального тюремного срока. Но будет ли это значить, что беларусы смирятся с ситуацией беззакония и вернутся в партизанщину? Или все же осознание масштаба несогласия и безусловной солидарности, возникшее в первые месяцы протестного движения, окажет влияние на суть партизанских тактик?

Конечно, с одной стороны, беларусы действительно живут в тотальной несвободе не один и не два года. Согласно индексу свободы прессы, составляемому организацией «Репортеры без границ», на протяжении более двух десятилетий страна не поднимается выше 124 места, стабильно занимая позиции рядом с Суданом, Сомали, Руандой и Ираком. И подобные условия – действительно то, что сделало «партизанство» тем самым атрибутом нации и «родовым кодом», о которых пишет Клинов. «Высокий градус абсурда, бюрократического идиотизма и пропагандистской агрессивности, на самом деле, взялся не вчера и не позавчера, – пишет критик Максим Жбанков. – Но благодаря умению ускользать от глаза власти, проходить сквозь пальцы репрессивных механизмов, беларусской нации долгое время удавалось существовать достаточно автономно. Были найдены, на мой взгляд, эффективные контрходы – не хочу сказать, мягкой коллаборации, а скорее – культурной дипломатии. Я говорю об искусстве ускользания, мимикрии, видимого конформизма и демонстративной аполитичности». В то же время партизан, чей характер пассивного сопротивления был так емко схвачен еще в 1997 году в проекте Игоря Тишина «Легкое партизанское движение», сегодня, почти 30 лет спустя, все же видится иным.

Протестов действительно больше не видно – ни на проспектах, в виде массовых шествий, ни во внутренних двориках, в виде мирных чаепитий, но это не значит, что режим одержал победу. Сегодня протест скорее имеет черты редких «партизанских вылазок», однако многие важные действия разворачиваются в сфере публично невидимого и поэтому формально не поддающегося оценке или измерению. «Внутри общества все равно происходят процессы, настройки, формируются новые инфраструктуры и новые отношения. В каком-то смысле Беларусь стала не местом на карте, а сетью солидарностей и взаимоотношений. […] Продолжают осмыслять и реагировать на ситуацию художники и художницы. Просто теперь в ситуации, когда протесты стали долговременными, то есть растянутыми во времени, а выход на улицу – экстремально опасным и практически невозможным – стали работать другие стратегии, которые не предполагают быстрой реакции, но скорее связаны с долгосрочной работой с сообществами», – комментирует актуальную ситуацию куратор и критик Антонина Стебур. В качестве примера она приводит проект «Письмо матери» беларусской художницы Нади Саяпиной, в настоящее время живущей в иммиграции. В нем Надя поднимает проблемы вынужденного переезда, утраты дома, переживания чувства неизвестности и вины, которые проговаривают в историях 30 участниц этого арт-высказывания. Обращаясь к индивидуальным травмам, художница также вносит вклад в создание сообщества и укрепление чувства солидарности.

Кроме того, важные поддерживающие процессы разворачиваются за городом, в деревне, которую Антонина описывает как «место мерцающей публичной и политической сферы, как бы публичное пространство, но более безопасное», где вовлеченность в совместные художественные практики, общение и ретрит позволяют «выдохнуть, почувствовать поддержку друг друга».

Похожее мнение высказывает и кандидат социологических наук Геннадий Коршунов, программный директор образовательной инициативы «Беларусская академия», старший эксперт «Центра новых идей». «Да, в прошлом году противостояние власти буквально выплеснулось на улицы, мы все его четко увидели, внезапно осознав, насколько нас много. Однако, мы должны понимать, что те, кто вышел на улицы, – лишь вершина айсберга. Ведь были и те, кто по своим причинам остался дома, но помогал деньгами, открывал подъезды, впуская людей, за которыми гнался ОМОН, выносили воду и аптечки, подвозили на машинах и так далее, – комментирует исследователь. 

– Но всплески, думаю, есть и сейчас – мы о них просто не знаем. За счет волн репрессий, огромный пласт активистской деятельности просто не выносится на общее обсуждение. Делается это по двум причинам: во-первых, в целях самосохранения. Во-вторых, многие горизонтальные процессы, солидаризирующие общество, делаются людьми без установки на сознательный процесс. Но по природе своей они протестные. То есть когда люди помогают друг другу из чувства солидарности и желания оказать поддержку, их действия также являются противодействием репрессивной регрессирующей властной системе». 

Одним основных результатов протеста 2020 года, по мнению Геннадия Коршунова, является «социальная, мыслительная и даже национальная революция, которая произошла, когда огромное количество людей осознали себя субъектами и стали действовать как коллективный распределенный активный субъект, не имеющий четко обозначенного центра, лидеров и ярко выраженной стратегии. Тогда каждый стал субъектом, сам принимал решения и готов был за них нести ответственность. Во многом этот коллективный субъект осознавал установки и интенции через «против»: против насилия, против задержаний и так далее. И ценностный базис здесь был связан не с политической, а общей этической природой протеста: требованием восстановления справедливости, безопасности и закона». 

2020 год четко показал, что рациональность, дипломатия и апеллирование к закону – не те инструменты, которые можно применять при столкновении с открытым насилием. Уличные шествия, несмотря на массовость, не смогли положить конец диктаторскому режиму, но они принесли свои результаты. Революция на самом деле произошла, суммирует Максим Жбанков: «Революция – как процесс, как движение, как цепочка перманентных трансформаций существующего порядка вещей. Вот есть идея вирусной интервенции. Ну а это, если угодно, вирусная трансформация. Постепенное изменение под воздействием не всегда заметных внутренних ресурсов».

И эти постепенные изменения действительно принимают разные формы. Например, самоорганизация в рамках инициативы «BYCOVID-19», прекрасно продемонстрировавшая, что обеспечением ухода и поддержкой уязвимых социальных групп могут заниматься сами беларусы – на фоне безразличного государства, вообще на момент начала пандемии отрицавшего ковид как таковой. Другой пример – онлайн-ресурс Probono.by, оказывающий юридическую и психологическую помощь жертвам режима. Или небольшие по масштабу, но не по значимости группы друзей, готовые просто выехать на природу, в лес или на болота, в компании тех, кому сейчас нужно восстановить доверие к людям и убедиться, что все было не напрасно. Партизан Игоря Тишина конца 1990-х годов, неспешно ожидающий перемен, вырос в партизана другого типа. Партизана, которому не все равно.