Вступление

Этот текст был написан в определенной исторической ситуации и для конкретной аудитории. В течение нескольких недель и месяцев осенью и зимой 2017 года я была одной из тех, кто начала призывать обратить внимание на #metoo в шведской художественной среде, используя хэштег #konstnärligfrihet (#творческаясвобода). Как опытная феминистская активистка, которая много раз оказывалась близка к выгоранию во время третьей волны феминизма в Швеции в конце 90-х и в 00-х, поначалу я не хотела выходить на баррикады снова. Поэтому я ждала, что в этот раз другие возьмут на себя инициативу. Но проходили дни и недели осени 2017 года, другие профессиональные сообщества выступали в медиа со своими свидетельствами, и я все-таки решила высказаться в социальных медиа о недавно пережитом мной опыте сексистского угнетения в рамках шведской художественной среды. Вскоре после этого со мной связались другие женщины из разных концов Швеции, которые также чувствовали, что пришло время объединяться. И мы это сделали. Следующие недели были путешествием во тьму. Днями и ночами мы пытались управиться с тысячами историй, которые приходили на нашу групповую почту, и публиковали их анонимно в закрытой группе на Facebook, моментально выросшей до тысяч подписчиков за несколько дней. Множество свидетельств о происшествиях от мелких физических посягательств и устных комментариев до жестоких изнасилований изливались на нашу почту и группу в Facebook. В какой-то момент у меня появилось намерение прочитать их все. Я листала и листала, читала их целый день и целую ночь до тех пор, пока мои глаза не начали болеть. Это время в нашей жизни – в жизни администраторок группы и ее участниц – было очень травмирующим. Так как мы жили в разных городах, у нас не было возможности встречаться и поддерживать друг друга регулярно, но тем не менее мы старались видеться лично при любом удобном случае, а также звонили друг другу. Мы отвечали каждой отважной личности, приходившей со своей историей, мы плакали, забывали поесть и поспать, маниакально пытались поспеть за нескончаемым потоком сообщений. Все это время друзья и незнакомцы, женщины, мужчины и трансгендеры открывались друг другу, начинали говорить о насилии, сексе и власти по-новому. Наконец мы могли быть открытыми и уязвимыми. Последствия этой революции мы до сих пор пытаемся осмыслить.

13 декабря 2017 года Музей современного искусства в Стокгольме организовал панельную дискуссию, на которой некоторые художницы и активистки движения задавали вопросы руководительницам и руководителям самых значительных художественных институций и академий Швеции. Я была одной из художниц, приглашенных в качестве оппонентки. Зал был занят вплоть до последнего кресла, а посетителями стали 300 человек. Атмосфера в помещении была напряженной и многие были заметно расстроены. Поскольку я все еще переживала последствия публикации всех пронзительных историй, присланных администраторам группы, я подозревала, что не смогу говорить связно. Поэтому за ночь до события я написала короткое объяснение моего понимания определенного типа сексизма, порожденного историей европейского искусства. Когда меня пригласили на сцену, случилось то, чего я не испытывала никогда раньше: перед значительной частью стокгольмского мира искусства – того, для которого я двадцать лет пыталась произвести впечатление профессионалки – я начала бесконтрольно плакать. И после зачитала следующее:

Дорогой мир искусства,

Сегодняшняя идея современного искусства укоренена в западном модернизме с его культом гения-мужчины. Она воспевает мужчин, создававших свои образцовые произведения, вдохновляясь музами – социально незащищенными девушками из низших классов общества, часто вынужденными заниматься проституцией для выживания. Авторитет профессора искусств перед его учеником уходит корнями в академическую систему, заложенную в 17 веке, которая, в свою очередь, основывается на средневековых гильдиях, в которых художник начинал свой путь как подмастерье в самом юном возрасте. В 1611 году, в возрасте 19 лет, Артемизия Джентилески была изнасилована своим учителем. До сих пор мы тянем за собой историю искусств, полную сексистской власти, где мужчины, защищая свою мнимую гениальность, силу и статус, эксплуатировали и насиловали молодых женщин.

Я думаю о картине Эдуарда Мане Un bar aux Folies Bergère, изображающей барменшу с глубоким декольте, затянутой талией и блестящими глазами, которые устало смотрят на зрителя. Я думаю о том, как дворянин Тулуз Лотрек изображал “публичных девушек”, зарабатывавших на жизнь демонстрацией своих ног в Мулен Руж. И об Эдгаре Дега, который, как и другие джентельмены из парижской буржуазии, мог зайти в раздевалки Парижской оперы, чтобы провести время с полуобнаженными девочками-тинейджерами, чьи бедные родители мечтали удачно выдать их замуж и таким образом поднять по социальной лестнице. И думаю о Поле Гогене, который путешествовал на Таити, экзотизировал девушек на своих картинах и сексуально эксплуатировал их. Мы несем это наследие с собой.

Патриархальное классовое общество поддерживается через сети контактов. Контактов между мужчинами и контактов среди верхней прослойки среднего класса. Сфера культуры и мир искусства являются привилегированными местами, где есть ресурсы, пространство для самовыражения; возможность воплощать свои образы, изображать их и находить аудиторию, получать признание, быть воспринятым в качестве субъекта. Многие соревнуются за место на арт-сцене, чтобы наслаждаться этим статусом, и всем, что к нему прилагается: хорошей жизнью и влиянием на публичное мнение. Но мы не соревнуемся на равных. Некоторые уже рождены в рамках этой сети, они знают, как перемещаться внутри этой системы с самого начала, и их контакты – семейные. В то время как другие, рожденные в малопривилегированных группах, исключены. Эта сеть не только недемократична, она также охраняет элитарную, колониальную концепцию искусства, которая продолжает исключать тех, кто сдерживается интерсекциональной субординацией.

Тирания бесструктурности, которая долго господствовала в мире искусства, где кумовство, неформальные иерархии и фиксация на статусе продолжают доминировать несмотря на дебаты, которые мы ведем о структурной несправедливости в течение последних 20 лет, должна быть подвергнута сомнению.

Сейчас все мы должны спросить самих себя: что мы делаем для того, чтобы изменить мир искусства таким образом, чтобы он стал более демократичным, открытым, снисходительным, инклюзивным и, следовательно, более увлекательным, более творческим, более интересным и более убедительным для всех в нашем обществе? Что делаешь ты?

Декабрь 2017 / Май 2019